3. РЕВОЛЮЦИОННЫЙ КАТЕХИЗИС

   “Битва за будущее человечества произойдет в учебных классах, и возглавят ее учителя, осознающие себя прозелитами новой веры, новой религии человечества... Эти учителя должны относиться к своим обязанностям столь же ревностно, как относились к ним наиболее прославленные проповедники, ибо они - те же пастыри, лишь вместо кафедр у них учительские столы... Классные комнаты должны стать и непременно станут аренами конфликтов между старым и новым - между загнивающим христианством, со всеми его присными, и новой верой человечности, обещающей людям мир, в котором наконец-то будет достигнута так и не осуществившаяся в христианстве идея любви к ближнему. И в этой битве победа будет за нами...”⁴

   В политике новая вера находит свое выражение в глобализации и в скептическом отношении к патриотизму, поскольку из истории известно, что чрезмерная любовь к своей стране нередко приводила к подозрительности по отношению к соседям и, как следствие, к войнам. История цивилизаций есть история войн, поэтому новая вера намеревается уничтожить нации и национальные государства. Поддержка деятельности ООН, иностранной помощи, договоров о запрещении противопехотных мин, неприменении ядерного оружия и преследовании военных преступников, а также прощения долгов беднейшим странам - вот признаки “прогрессивного” человека, “прогрессивного” политика. Как только возникает новое надгосударственное образование - будь то Всемирная торговая организация, Киот-ский протокол по предотвращению глобального потепления или Международный суд ООН для военных преступников,- революция побуждает к передаче власти от соответствующих национальных органов управления этим наднациональным и надгосударственным образованиям.
   Шелли однажды назвал поэтов “непризнанными закодателями мира”⁵. Ныне поэтов в восприятии молодежи заменили сочинители песен; в 1960-е годы популярность “Битлз” не знала границ, а Джон Леннон претендовал на титул поэта-лауреата нового поколения. В песне “Imagine” Леннон в нескольких строках набросал свое представление о земном рае - рае постхристианской эпохи:

________________“РАК ЧЕЛОВЕЧЕСТВА”

   В катехизисе революции Западу приписываются все величайшие преступления в человеческой истории. Почему? Да потому, объясняет катехизис, что западные народы верили в превосходство своей цивилизации над всеми прочими и в свое право навязывать цивилизацию и культуру другим, “низшим” народами обществам. Устранение неравенства цивилизаций и культур поэтому есть важнейшая задача революции.
   Первый принцип - всеобщее равенство. Всякий грешащий против равенства объявляется ехtra ессlеsiam, отлученным от церкви. Согласно катехизису, ни одна религия в мире не имеет приоритета перед другими, точно так же, как ни одна культура и ни одна цивилизация. Необходимо стремиться к “разнообразию”, к тому, чтобы в обществе сосуществовали все племена, все языки, все культуры, чтобы “цвели все цветы”, чтобы в конце концов на нашей планете сложилось мультиэтническое и мультикультурное сообщество. Логика подсказывает, что всякий политик, рассуждающий о превосходстве Запада и объявляющий христианство единственной истинной религией, автоматически становится еретиком и признается угрозой для общества.
   Насколько существенны эти обвинения для нашего нового культурного истеблишмента?

   В 1994 году культурная война пришла в “озерный край” штата Флорида: школьный совет тремя голосами против двух постановил - детям нужно рассказывать, что “американская культура превосходит прочие, как современные, так и исторические”¹⁹. Председатель совета Пат Харт, именующая себя “христианской патриоткой”, пояснила, что это решение было принято в ответ на мультикультурную образовательную политику руководства штата. Прекрасно, что учащиеся многое узнают о других культурах, прибавила миссис Харт, однако им прежде всего следует усвоить, что Америка “бесспорно превосходит остальных”²⁰.
    Изумленный профсоюз учителей охарактеризовал это решение как шовинистское. “Люди не понимают смысла данного постановления”,- заявил Кейт Маллинс из движения “Народ за общечеловеческие ценности” в интервью газете “Нью-Йорк Таймс”²¹.
    Ничего подобного! Вспыхнувшая дискуссия как раз и доказывает, что люди отлично понимали смысл решения школьного совета. Вот что сказала член совета Джуди Пирсон: “Мы должны всегда и всюду подчеркивать первенство Америки”²². Иначе, прибавила мисс Пирсон, молодые люди, “ощутив неполноценность своей страны, могут отказаться воевать за нее или защищать наше государство”²³.
    Один из критиков обвинил школьный совет в подрыве системы образования²⁴. Агентство Ассошиэйтед Пресс заметило: “Некоторые учителя и родители считают, что детей будут учить лжи”²⁵. Представитель Национальной ассоциации школьных советов Джей Батлер предостерег: “О “ценностях” в образовании мы слышим все чаще и чаще, и связано это с укреплением правого религиозного крыла”²⁶.
    Президент местного отделения профсоюза учителей Гейл Бэрри обвинила школьный совет в нарушении Первой поправки к конституции США: “Большинство членов совета предлагает начинать учебу с постулата Америка превыше всего, а уж потом переходить к чтению и письму... Это не образование. Это идеологическая обработка”²⁷. Впрочем, если начинать образовательный процесс с внушения школьникам мысли о равенстве американцев с другими народами, не будет ли это также “идеологической обработкой”?
   Суть проблемы обнажает знаменитый вопрос Пилата: “Что есть истина?” С точки зрения революции “озерный край” противоречит истине, так как все народы и все культуры равны и “высшей культуры” не существует. Претендуя на приоритет американской культуры, миссис Харт и ее совет впадают в ересь. Революция не может допустить, чтобы столь наглое искажение истины преподавалось детям в школе. И она начинает действовать. Можно вспомнить, что на прошлых выборах поражение потерпели все без исключения сторонники теории “Америка превыше всего”.
   “Люди отвергли экстремистов”,- заявил мистер Маллинс²⁸.
   Этот эпизод как нельзя лучше выявляет подлинные черты нашей нынешней доминантной культуры. Во всем, что касается ее основ, она абсолютно нетерпима и не приемлет противодействия. Всякий, посмевший сообщить детям о превосходстве Америки, немедленно объявляется экстремистом, которому не место в школе и в любом другом учебном заведении.

   Кроме того, культурная революция, основанная на принципе истинного равенства, учит, что настоящие герои истории - отнюдь не завоеватели, не солдаты и не политики, создававшие империю Запада, но те, кто боролся за более высокие цели - а именно, за равенство людей. Потому уничтожение сегрегации на Юге США и апартеида в ЮАР - достижения более значимые, нежели победа над коммунизмом; а Мандола и Ганди - подлинные духовные герои двадцатого столетия. Потому Мартин Лютер Кинг возвышается над всеми прочими в американском пантеоне героев и всякое государство, отказывающееся отмечать его день рождения, подлежит бойкоту. Что же касается Джорджа Вашингтона - если вГО имя не будут вспоминать в школах, значит, так тому и быть. Разве он не был рабовладельцем? Разве не участвовал в наизлостнейшем в истории Америки нарушении принципа равенства всех людей?
    В обществе, где равенство - святыня, величайшей и единственной законной формой правления считается демократия “одного голоса” (“один человек - один голос”). Только ее можно навязывать другим силой, как это было в Германии и Японии - и как надлежит поступить с Ираком. Военное вмешательство во имя национальных интересов эгоистично и неблагородно, а вот вмешательство духовное, заставляющее проливать кровь во имя демократии, как было в Сомали, на Гаити и на Балканах,полностью оправданно.
    С этой меркой революция подошла к истории американских войн. Война 1812 года, мексикано-американская, индейская и испано-американская войны, вполне вероятно, сохранили для нас континент, причем за крохотную цену в человеческих жизнях; тем не менее эти войны навеки прокляты - ведь они завершались территориальными аннексиями, а в обществе наблюдался всплеск шовинизма. А войны в Корее и Вьетнаме, которые велись за спасение этих народов от жуткого азиатского коммунизма, были войнами “неразумными” и несправедливыми. Мы выступали заодно с коррумпированными режимами и пытались сохранить эти страны на своей стороне в “холодной войне”, так и не обретшей той этической чистоты, которая отличала войну с фашизмом.
   Поддержка президентом Никсоном свержения президента Сальвадора Альенде в Чили хунтой генерала Пиночета была прямым вызовом революции - равно как и помощь президента Рейгана никарагуанским контрас, сражавшимся против просоветски настроенных сандинистов. Что же до вторжения Рейгана на Гренаду - для избавления этого крошечного островка от головорезов-сталинистов, прикончивших своего лидера-марксиста, Мориса Бишопа,- это был прямой акт агрессии со стороны Америки. Однако вторжение Клинтона на Гаити - для восстановления у власти отлученного от церкви священника-марксиста, отца Аристида, - было справедливым вмешательством во имя демократии.
   И так далее, и тому подобное. До тех пор пока война “справедлива”, цель, согласно катехизису революции, оправдывает средства. То есть мистер Линкольн был вправе установить свою диктатуру, растоптать конституцию, сажать несогласных в тюрьму без суда и следствия и “спустить с цепи” генералов Шермана и Шеридана, которые выжгли дотла весь Юг. Отмена рабства оправдывает использованные средства - пускай Гражданская война легла на страну тяжким бременем. В годы Второй Мировой войны мы заключили союз с убийцей народов Сталиным и бомбили Хиросиму и Нагасаки, почти мгновенно уничтожив сотни тысяч людей,- но это было оправданно: наши сердца оставались чисты, а враг был жесток...
   Ричард Никсон был вынужден уйти в отставку за “ковровую бомбежку” Ханоя при попытке освободить американских заложников - бомбежку, при которой, по утверждениям северных вьетнамцев, за тринадцать дней погибло 1900 человек. А Гарри Трумэн вошел в историю как герой, несмотря на то что именно он приказал сбросить атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки, вследствие чего погибло 140000 мирных жителей; кроме того, он отослал 2000000 русских военнопленных обратно в СССР, зная, что обрекает их на пытки и смерть в сталинских лагерях.

   Для культурной революции врагом всегда являются правые, “ястребы”, и она ничего не забывает и ничего не прощает. Сравните безжалостное преследование уже стоящего одной ногой в могиле генерала Пиночета, диктатора, сорвавшего прокубинскую революцию в Чили, - и телеграммы с сожалениями по поводу смерти соратников-убийц Мао, Чжоу Эньлая и Дэн Сяопина.
    Байрон де ла Беквит, обвиненный в убийстве лидера NААСР Медгара Эверса в Миссисипи в 1963 году, был осужден трижды (в последний раз - через тридцать лет после события) и умер в тюрьме, как того и требовала революция, которая одновременно защищала Леонарда Пелтиера, застрелившего двух раненых агентов ФБР после столкновения в резервации Пайн-Лодж в 1975 году. Последней по времени “культурной иконой” стал Мумия Абу-Джамаль, которого приговорили к смерти за убийство полицейского в Филадельфии в 1971 году,- он выстрелил в истекавшего кровью офицера полиции и добил его. Сотня историков потребовала нового суда над Абу-Джамалем на том основании, что убийство полицейского “следует рассматривать на историческом фоне”²⁹. Пелтиер был индейцем, Абу-Джамаль - негр, поэтому их автоматически причисляют к “жертвам”. А вот агенты ФБР и тот полицейский были белыми...

   Равенство, проповедуемое революцией, есть извращение идеи Джефферсона о том, что Господь создал всех людей равными. Джефферсон подразумевал под этой фразой, что Бог наделил всех людей правами жизни, свободы и собственности и что все люди должны быть равны перед законом. Он писал в 1813 году Джону Адамсу: “Я согласен с Вами, что среди людей встречаются аристократы от природы. Такие люди прежде всего добродетельны и талантливы”³⁰.
   Если опираться на принципы добродетельности и талантливости, правильнее будет сказать, что на свете нет двух равных людей. Америка движется не к равенству условий или равенству результатов, но к равенству свобод, так что “прирожденная аристократия” - от спортсменов до представителей изящных искусств - может подать всем нам пример, куда и как идти, поставить перед нами цель. Иерархии необходимы - и потому они существуют в природе. Сравните добившиеся успеха американские фирмы, организации, спортивные клубы и пр.- от “Майкрософт” до “Нью-Йорк Янкиз”, от Корпуса морской пехоты до клиники Мэйо. Как по-вашему, в скольких из них управление строится по принципу демократии “одного голоса”?
   История показывает, что нет и никогда не было абсолютно равных народов, культур и цивилизаций. Одни достигали величия регулярно, другие к нему вообще не приближались. Разнятся образы жизни, религии, идеи; равенства не найти нигде. Пожалуй, важнейший, самый красноречивый и убедительный довод - тот, что нет и не может быть равенства среди идей.
   Все идеи имеют право быть высказанными и услышанными, однако отсюда не следует, что ко всем непременно прислушаются. Первая поправка требует, чтобы мы уважали лгунов не меньше, чем правдолюбцев, глупцов не меньше, чем мудрых; однако общества и народы развиваются, отделяя зерна от плевел и выбрасывая последние. Иными словами, проповедуемая революцией идея равенства - идеологическая, утопическая, абсурдная и полностью разрушительная. Лишь распадающееся государство приравняет доблесть “черных беретов” или рейнджеров, выполняющих самые опасные задания и на войне, и в мирное время, к трудовой доблести армейских писарей, поваров или посудомоек. Кажется, лорд Эктон заметил, что, когда умирает демократия, почему-то всегда выясняется, что ее убило равенство.

   Равенство, о котором столько сказано выше, восходит не к американской - к французской революции, равно как и к социалистам девятнадцатого столетия, а к американским патриотам восемнадцатого века. Поскольку все люди в разной степени наделены талантами, способностями и добродетелями, единственный способ достичь полного равенства - это тирания. Однако в Америке тирании нет. Те, кто бесконечно подправляет данные университетских тестов пригодности, поскольку результаты не совпадают с их предположениями, зачастую набавляют лишние баллы студентам “по этническому признаку”, а затем выбрасывают результаты, поскольку все равно не добиваются желаемого, - такие 'люди безнадежно погрязли в идеологии, причем их ложные идеи не переживут первого же столкновения с реальностью.
   Равенство, которому учит революция, можно обнаружить в финальных результатах безумной гонки по кругу, описанной в “Алисе в Стране чудес”. После того как все участники полчаса бегали кругами, они наконец догадались спросить: “А кто же победил?”
   И дронт Додо ответил: “Все победили и все получат призы”³¹.

   Простая терпимость, заметил Г.К. Честертон, “есть добродетель людей, ни во что больше не верящих”. Однако наша новая вера терпима лишь в отношении того, что сама считает несущественным: секса, порнографии, скабрезных выражений, мужицких манер, крестьянского платья и вульгарного искусства. По отношению же к тем, кто смеет замахиваться на ее святыни, никакой толерантности нет и в помине.
   В нынешней ситуации можно снять фильм о том, как слюнтяй Иисус Христос вожделеет Марию Магдалину, - и получится “Последнее искушение Христа”. Но лишь намекните на связь между наследственностью и разумностью, как сделал Чарльз Мюррей в “Изгибе колокола”, и вы узнаете, что значит заступать дорогу революции. Местный аптекарь будет продавать кондомы тринадцатилетним юнцам, но сигарет он им уже не продаст, ведь нельзя подвергать опасности детское здоровье и приучать детские души к мирским соблазнам. Книги, гласящие, что Бог мертв, или повествующие о гомосексуальных наклонностях святого Павла, или утверждающие, что целибат вреден для здоровья, или что папа Пий Двенадцатый был “личным папой Гитлера”, встречаются критикой на “ура” и прославляются за “творческую смелость”, “оригинальность” и “низвержение авторитетов”. Но допустите лишь крохотную оговорку расистского толка, как сенатор Бэрд, или шуточку относительно гомосексуалистов, как преподобный Дик Арми,- и вам не избежать публичной порки.
   В девятнадцатом столетии кощунство считалось преступлением в большинстве штатов. Сегодня кощунство, брань, вульгарность вполне допустимы, даже в прайм-тайм по телевизору, однако шутить на “этнические темы” возбраняется под страхом самых суровых наказаний. Мы можем “спасать хоть сотню Иоаннов Крестителей,- замечает дарвинист Дэвид Деннет,- но только в том случае, если нам не придется дезинформировать детей насчет устройства мироздания”³². Деннет предостерегает креационистов: “Вы вольны творить любую веру, любую религию, но придерживаться ее можете лишь до тех пор, пока она не станет общественной помехой... Те, кто не желает приспосабливаться, не желает быть терпимым, кто признает за истинные лишь древнейшие следы и чистейшую кровь,- таких людей, как ни жаль, придется обезоруживать и сажать под замок”³³.
   Таков воинственный дух современной ортодоксии.

___________ПРЕСТУПЛЕНИЯ НЕНАВИСТИ

   Как всякая религия, новый завет содержит собственный перечень преступлений. Самыми одиозными и злонамеренными из них являются “преступления ненависти”, то есть криминальные деяния, спровоцированные ненавистью к цвету кожи, этнической принадлежности, происхождению либо сексуальной ориентации жертвы.
   Очевидно, что убийства Джеймса Бэрда и Мэттью Шепарда были трусливыми поступками, заслуживающими самого сурового наказания. Но почему именно эти два случая - из пятнадцати тысяч убийств, совершаемых ежегодно,- вызвали такой общественный ре-. зонанс, были столь решительно и публично осуждены нашей элитой? Ведь убийцы в обоих случаях были, что называется, никем - наркоманы в случае с Бэрдом и обыкновенные головорезы в случае с Шепардом...
   Да, убийство Бэрда, которого привязали к грузовику и волокли по дороге, пока он не скончался, выглядит особенно омерзительно, однако к “преступлениям ненависти” его относят не поэтому, а по той причине, что Бэрд был черным - и именно поэтому убийцы выбрали его в качестве жертвы. Шепарда били, пока он не потерял сознание, а затем приковали к забору и оставили замерзать - только за то, что он приставал к тем самым головорезам, которые и решили ограбить его и убить. Его смерть относится к числу “преступлений ненависти”, поскольку он был гомосексуалистом, а его убийцы - белыми гетеросексуалами, оскорбившимися на недвусмысленные предложения со стороны мужчины. Погибни Шепард от рук какого-нибудь бывшего любовника, его убийство не причислили бы к “преступлениям
   ненависти”, да и никто вообще не придал бы этому событию особого значения.
   У всех у нас имеются свои отклонения. К примеру, что касается моих: выбери убийцы Мэттью Шепарда своей жертвой не двадцатиоднолетнего гомосексуалиста, а шестнадцатилетнюю девушку, это убийство я воспринял бы как крайнюю форму злодеяния. Тем не менее в обоих случаях убийцы понесли бы одинаковое наказание. А если бы убийцы Джеймса Бэрда тоже были черными или же Бэрд был белым, его смерть все равно осталась бы жестокой расправой, заслуживающей суровой кары.
   Почему же именно эти два убийства привлекли внимание и президента, и прессы? Потому что они лучше всего укладываются в концепцию. В катехизисе революции убийство гомосексуалиста из-за его нетрадиционной ориентации и черного по причине цвета его кожи определяются как тягчайшие преступления, даже более тяжкие, нежели изнасилование и убийство ребенка. Откуда нам это известно?
   Менее чем через год после убийства Шепарда двоих жителей Арканзаса обвинили в убийстве тринадцатилетнего Джесси Дирхайзинга. Вот фрагмент отчета, опубликованного агентством Ассошиэйтед Пресс:

   “По утверждению полиции, Дэвид Карпентер-младший, тридцати восьми лет, и Джошуа Браун, двадцати двух лет, одурманили Джесси Диркхай-зинга, завязали ему глаза, заткнули рот его собственным нижним бельем, а затем привязали его ремнями к матрацу, лицом вниз. После чего мальчика неоднократно насиловали, пока он не задохнулся от недостатка воздуха.
   В квартире преступников полиция обнаружила написанную от руки инструкцию и схему того, как именно следует укладывать мальчиков на матрац. В прочих бумагах описывались нереализованные сексуальные фантазии относительно других детей...
   В ночь смерти Джесси Браун насиловал мальчика, а Карпентер наблюдал за происходящим. Прервавшись, чтобы перекусить, Браун лишь тогда заметил, что мальчик уже не дышит”³⁴.

   “Если бы Джесси Диркхайзинга застрелили в арканзасской школе, это немедленно стало бы событием общенационального масштаба. Будь он гомосексуалистом, а его убийцы - гетеросексуа-лами, о преступлении кричали бы на всех углах. Но никакое либеральное средство массовой информации не посмеет первым поведать о преступлении, в котором преступники - гомосексуалисты”³⁵.

   Вскоре после убийства Бэрда столь же жуткой смертью погиб шестилетний Джейк Робел. Его мать Кристи зашла на минутку в закусочную на улице городка Индепенденс, штат Миссури; Джейк остался сидеть, пристегнутый ремнем, на заднем сиденье “шевроле блейзер”. Ключи Кристи оставила в замке зажигания. Некто Ким Дэвис, тридцати четырех лет, недавно из тюрьмы, выждал, пока женщина зашла в закусочную, а затем забрался на место водителя. Кристи Робел заметила это и кинулась выручать своего сынишку: она распахнула заднюю дверцу, и тут Дэвис буквально вытолкнул мальчика, по-прежнему пристегнутого ремнем безопасности. Кристи истошно закричала, но Дэвис, бросив взгляд в зеркало заднего вида, надавил на педаль газа и укатил прочь. Он тащил за собой мальчика целых пять миль, прежде чем его остановили полицейские. Почему это преступление не вызвало широкого резонанса в обществе? Потому что Джейк Робел был белым, а Ким Дэвис - черным. Вот если бы все оказалось наоборот... Преступления ненависти есть применяемый культурной элитой способ “расового представления” белых мужчин.

   За десять дней до Рождества 2000 года в Уичите Произошло преступление, куда более жестокое, нежели даже убийства Мэттью Шепарда и Джеймса Бэрда.
   В дом, где пятеро молодых людей устроили вечеринку, ворвались двое братьев, двадцати трех и двадцати Лет. Всех пятерых они запихнули в свою машину, отвезли к банкомату, заставили снять со счетов все деньги, после чего вывели на футбольное поле. Двух девушек раздели и изнасиловали, затем заставили жертв под прицелом заниматься сексом друг с другом, потом поставили всех на колени и выстрелили каждому в голову. Трое юношей и одна девушка скончались, вторая девушка, которую также сочли умершей, истекая кровью, нагая, пробежала целую милю до города и обратилась в полицию, а братья тем временем отправились на своей машине грабить дома жертв.
   Хизер Маллер, двадцать пять лет, прекрасно пела. Эрон Сандер только-только вернулся из колледжа Ма-унт Сент-Мэри в Эммитсбурге, штат Мэриленд, и собирался учиться дальше на священника. Брэдли Хер-ман, двадцать семь лет, был другом Эрона. Джейсон Бефорт, двадцать шесть лет, преподавал естествознание в школе Огасты; он собирался предложить руку и сердце той девушке, которая выжила в этой бойне, и даже купил кольцо и книгу с советами, как делать предложение. “Джейсон не успел ни сделать предложение, ни вручить своей избраннице кольцо,- пишет Фрэнк Моррис из журнала “Уондерер”.- Католическая церковь в его родном городке Прэтт не вместила всех пришедших на панихиду, поэтому отпевали Джей-сона в более просторной методистской церкви”³⁷. В последние минуты перед смертью Джейсон Бефорт вынужден был смотреть, как подонки насилуют девушку, которую он любил.
   Моррис не упомянул, что все жертвы были белыми, а убийцы - чернокожими. Сложись все наоборот, это преступление наверняка стало бы преступлением десятилетия. А так... Ни единого слова по телевидению, ни единой заметки в центральной прессе. В самом деле, зачем? “Это преступление не укладывалось в политкорректную мелодраму, в которой черным отведена роль жертв, а белые всегда угнетают”,- пишет обозреватель Дэвид Горовиц³⁸.
   Как представляется, мистер Горовиц прав. Согласно “Перечню основных культурных показателей” 1999 года, афроамериканцы, составляющие всего 13 процентов от населения страны, несли ответственность за 42 процента тяжких преступлений и за пятьдесят с лишним процентов убийств на территории США³⁹. А статистика межрасовых преступлений дает еще более жуткую картину.
   В 1990 году профессор Уильям Уилбэнкс из Департамента криминальной юстиции в Международном университете штата Флорида провел анализ преступлений, совершенных чернокожими. Поводом к этому исследованию послужила развернутая в прессе кампания за сокращение преступлений черных против черных - как будто преступления черных против белых не заслуживали внимания властей. Изучив отчет Министерства юстиции от 1987 года, Уилбэнкс получил следующие данные:

   • в 1987 году белые преступники, совершившие тяжкие преступления, выбирали своими жертвами чернокожих лишь в 3 процентах случаев, тогда как последние совершили против белых не менее пятидесяти процентов от общего числа тяжких преступлений;
   • в случаях изнасилований белые преступники ни разу (из восьмидесяти трех тысяч случаев) не покушались на черных женщин, тогда как
   изнасилования черными белых составляют 28 процентов от общего количества изнасилований;
   • при грабеже лишь 2 процента составляют ограбления черных, совершенные белыми,- против 73 процентов грабежей белых, совершенных черными⁴⁰.

• черные совершили в 1994 году 90 процентов межрасовых преступлений;
• поскольку черные составляют 12 процентов населения страны, отсюда следует, что вероятность совершения ими межрасового преступления в пятьдесят раз выше, чем для белых;
• для черных вероятность совершения группового изнасилования или группового нападения в 100-250 раз выше, чем для белых;
• даже в категории “преступлений ненависти”, куда относится менее одного процента межрасовых преступлений, вероятность того, что черный окажется преступником, а не жертвой, вдвое выше, чем для белого⁴¹.

   Преступление есть преступление, оно подлежит наказанию, вне зависимости от этнической принадлежности или цвета кожи совершившего его лица. Справедливость должна быть равнодушной к цвету кожи. Однако кампания за выделение “преступлений ненависти” в отдельную категорию противоправных деяний не имеет ничего общего со справедливостью, зато очень много - с идеологией. Наша культурная элита жаждет, чтобы американцы воспринимали свою страну как прибежище расизма, нуждающееся в коренном обновлении, как территорию, где хозяйничают и совершают преступления исключительно белые мужчины. А правда, разумеется, не имеет ни малейшего значения: если убийство тринадцатилетнего подростка, жуткая смерть шестилетнего мальчика или зверства в Уичите не вписываются в общую картину, а то и противоречат ей, о них нужно просто забыть.
   В катехизисе революции ни одно из совершенных садистом Джоном Уэйном Гэйси тридцати убийств молодых людей не подпадает под категорию “преступлений ненависти”, но если бы самого Гэйси убили возле бара для гомосексуалистов за приставания к кому-либо из клиентов, это было бы совсем другое дело. К числу “преступлений ненависти” обычно относят убийство доктора Кинга, поскольку убийца, Джеймс Эрл Рэй, ненавидел мистера Кинга именно за цвет его кожи; но вот убийства Джона Ф. Кеннеди прокубинским экстремистом и Роберта Кеннеди - палестинским террористом такими преступлениями никак не являются.
   Как месса, это бесконечное возобновление Тайной Вечери, есть католическое таинство и священнодействие, так непрестанные повторения “живописных” подробностей “преступлений ненависти” есть своего рода жертвоприношение новой вере. У “архетипического преступления ненависти” всегда один и тот же сюжет, один и тот же герой, злодей и жертва: сторонники прогресса защищают угнетаемые национальные меньшинства от белых изуверов. Масс-медиа, эта пропагандистская длань революции, ведут непрерывный поиск все новых “преступлений ненависти”. И каждое новооткрытое преступление подтверждает основополагающий тезис: Америка - страна гомофобов и расистов. Повторяя слова миссис Зонтаг, белая раса - рак на теле человечества.
   Но каким образом эта новая религия сумела завладеть Америкой, еще вчера христианской и консервативной? Откуда, с чего - или с кого - все началось?

4. ОНИ СОВЕРШИЛИ РЕВОЛЮЦИЮ

Кто освободит нас от ярма западной цивилизации?¹

Дьердь Лукач, теоретик- марксист


   По-настоящему эффективным тоталитарным
государством станет то, в котором всемогущие
политические боссы во главе армии
менеджеров встанут над рабами, не желающими свободы,
поскольку им нравится прислуживать².

Олдос Хаксли. О дивный новый мир!

   Начала революции, потрясшей самые основы американской демократии, следует искать не в 1960-х годах, а скорее в августе 1914 года, когда разразилась Первая Мировая война; по словам Жака Барзуна, “именно этот удар направил наш мир на курс к самоуничтожению”.
   4 августа 1914 года социал-демократы в немецком рейхстаге, все до единого, проголосовали за выделение военных кредитов правительству, тем самым примкнув к патриотической оргии, возникшей с вторжением армии рейха в Бельгию.. Марксисты были, как говорится, вне себя от радости: столь давно ожидаемая паневропейская война наконец-то началась. “Пролетарии всех стран, соединяйтесь!” - провозгласил Маркс в своем “Коммунистическом манифесте”. Для марксистов война была событием, которое непременно объединит пролетариев всей Европы и заставит их сражаться с буржуазией, а не с коллегами-пролетариями из других государств. Однако этого не случилось. Крупнейшая социалистическая партия Европы в одночасье превратилась в партию войны, а пролетарии взялись за оружие и отправились защищать ненавистную марксистам национальную буржуазию. Как писала Барбара Такман:

   “Когда объявили призыв, тот самый пролетарий, у которого, по мнению Маркса, не было национальной принадлежности, в один миг отождествил себя не с классом, а со своей страной. Не замедлило выясниться, что он, подобно другим членам общества, принадлежит к “национальной семье”. Вместо того чтобы сражаться с капиталом, он предпочел поднять оружие на своего собрата-иностранца. Причем рабочий класс отправлялся на войну добровольно, даже с нетерпением, как и класс средний, и высшее сословие, и все прочие люди вокруг”³.

   Вторым из упоминавшихся выше последователей Маркса был Антонио Грамши, итальянский коммунист, которого в последнее время все чаще и чаще называют Крупнейшим марксистским стратегом двадцатого столетия. После марша Муссолини на Рим в 1922 году Грамши бежал в Россию. Правда, в отличие от “полезных идиотов” и “инфантильных левых” ленинского призыва - например, американского писателя Линкольна Стеффенса, заявлявшего: “Я был в будущем! Все получилось!”, - Грамши не поддался иллюзиям и почти сразу заметил, что большевистский рай на земле никак не строится. Режим большевиков мог добиться повиновения граждан только через террор. И Грамши сделал разумный вывод: значит, ленинизм не смог победить. Русские не то что не приняли новую власть - они ее ненавидели. Земля, вера, семья, иконы и само понятие о “матушке-России” значили для русских куда больше, нежели международная солидарность трудящихся. Новая власть обманывала сама себя. Русские нисколько не изменились после революции. Они подчинялись лишь потому, что неповиновение означало полночный стук в дверь и пулю в спину в подвалах Лубянки. Даже свергнутый царь вызывал у народа больше сочувствия, нежели большевики с их идеями.
   Грамши предположил, что причиной тому - христианские воззрения, “препятствующие” русским людям усвоить коммунистические идеалы. “Цивилизованный мир почти 2000 лет пребывал под игом христианства,- писал Грамши,- так что режим, основанный на иудео-христианских верованиях, нельзя уничтожить, не искоренив эти верования”⁶. Следовательно, если христианство является щитом Запада, то, чтобы покорить Запад, марксисты должны сначала его дехристианизировать.
   Утративший иллюзии, напуганный Сталиным, который возглавил Россию после смерти Ленина и который не терпел независимых мыслителей, Грамши вернулся в Италию, намереваясь встать во главе итальянской компартии. Но у Муссолини были другие планы. Он арестовал Грамши и продержал того в тюрьме до 1937 года, причем заключенный едва не скончался от туберкулеза;
   вскоре после освобождения Грамши умер в возрасте сорока шести лет. В “Тюремных записках” присутствует план заведомо успешной марксистской революции на Западе. И поневоле складывается ощущение, что наша культурная революция делалась по “рецепту” Грамши. “На востоке,- писал он, имея в виду Россию,- государство является всем, гражданское общество находится в зачаточном состоянии...

_______________ФРАНКФУРТСКАЯ ШКОЛА ПРИХОДИТ В АМЕРИКУ

   В 1923 году Лукач и несколько членов германской компартии основали во Франкфуртском университете Институт марксизма, смоделированный по образу и подобию Института Маркса и Энгельса в Москве. По зрелом размышлении они дали своему детищу менее вызывающее название - Институт социальных исследований. В скором времени этому институту суждено было стать известным под названием Франкфуртская школа.
   В 1930 году бывший марскист и поклонник маркиза де Сада Макс Хоркхаймер стал директором института. Он также пришел к убеждению, что теория Маркса ошибочна. Пролетариат не в состоянии выполнить роль авангарда революции. Ведь западные пролетарии постепенно превращаются в средний класс, в тех самых презираемых буржуа. Они предают марксистов - которых, кстати сказать, ничуть не удивили бы волнения на Уолл-стрит в мае 1970 года, когда радикалов и студентов, протестовавших против решения администрации Никсона о вторжении в Камбоджу, побили рабочие из строительного профсоюза Пита Бреннана (последнего Никсон вскоре назначил своим советником по труду).
   Под началом Хоркхаймера Франкфуртская школа принялась “переводить” марксистскую теорию в культурные термины. Старые пособия по классовой борьбе были выброшены, как ненужная рухлядь, им на смену пришли новые. Для ранних марксистов врагом был капитализм, для марксистов же новых врагом стала западная культура. Ранние марксисты видели путь к власти в насильственном свержении правящей структуры, как это произошло в Париже в 1789 году и в Санкт-Петербурге в 1917 году. Новые марксисты рассчитывали добиться своего, не прибегая к насилию, через десятилетия кропотливого труда. Победа станет возможной, лишь когда в душе западного человека не останется и малой толики христианства. А это произойдет, лишь когда новый марксизм завладеет всеми средствами массовой информации и общественными институтами. Достаточно захватить “крепость с могучими стенами” - и государство, “внешний ров”, по выражению Грамши, падет без боя.
   Впрочем, и ранние, и новые марксисты разделяли общий взгляд на мораль: все, что на пользу революции,- морально и этично; все, что против оной,- подлежит искоренению. Как пишет исследователь из Гуд-зоновского института Джон Фонте, Грамши верил:

   Приблизительно в то же время музыкальный критик Теодор Адорно, психолог Эрих Фромм и социолог Вильгельм Райх присоединились к Франкфуртской школе. Однако в 1933 году в их работу безжалостно вмешалась история. К власти в Берлине пришел Адольф Гитлер; поскольку светила Франкфуртской школы в большинстве своем были евреями и марксистами, в Третьем рейха для них места не нашлось. Франкфуртцы “упаковали свою идеологию” и бежали в Америку. Вместе с профессорами Европу покинул и студент-выпускник Герберт Маркузе. При содействии Колумбийского университета беглецы обосновались в Нью-Йорке и стали прилагать свои таланты и силы к подрыву культуры страны, которая дала им приют.
   Среди тех новых вооружений, которые разработала Франкфуртская школа, была и так называемая критическая теория. Само название звучит вполне цивилизованно, однако под ним скрывается деятельность, не имеющая ничего общего с устоями нашей цивилизации. Один из адептов этой теории определил ее как “обоснованную критику всех без исключения элементов западной культуры, в том числе христианства, капитализма, авторитета семьи, патриархата, иерархической структуры, традиции, сексуальных ограничений, верности, патриотизма, национализма, этноцентризма, конформизма и консерватизма”¹¹.
   Используя критическую теорию, к примеру, марксисты не устают обвинять Запад в геноциде против всех цивилизаций и культур, с какими мы только сталкивались на протяжении истории. Согласно критической теории, западные общества - “скопища” расизма, шовинизма, национализма, ксенофобии, гомофобии, антисемитизма, нацизма и фашизма. По той же теории, преступления Запада вытекают из характера западного общества, сформированного в пространстве христианства. Современный пример- “политика атаки”, когда “суррогаты” и “лекаря” занимаются не тем, что защищают своего кандидата, но тем, что нападают на кандидатов-противников. Другой пример использования критической теории - бесконечные обвинения папы Пия Двенадцатого в пособничестве Холокосту; и не важно, что десятки томов документальных материалов опровергают эти обвинения!
   Критическая теория со временем порождает “культурный пессимизм”, ощущение чужеродности, безнадежность и отчаяние, когда люди, пускай даже свободные и преуспевающие, начинают воспринимать свою страну как угнетателя, как общество, не заслуживающее любви и верности. Новые марксисты считают культурный пессимизм необходимым предварительным условием революционных перемен.
   Под влиянием критической теории многие представители поколения шестидесятых - самого привилегированного поколения в истории - убедили себя, что они живут в аду. В книге “Озеленение Америки”, очаровавшей (перечислим лишь некоторых) сенатора Макговерна, судью Дугласа и газету “Вашингтон Пост”, Чарльз Райх говорит об “атмосфере насилия” в американских школах¹². Это было сказано за тридцать лет до Колумбайна. причем Райх не имел в виду ножи и пистолеты:

   “Экзамен и тест есть формы насилия, формы принуждения. Гимнастический снаряд есть форма принуждения для ребенка, стесняющегося своего тела. Требовать от ученика, чтобы он ходил в школу с пропуском,- форма насилия. Обязательное присутствие на уроках, обязательные дополнительные занятия - все это формы насилия”³.

   Еще одним достижением Хоркхаймера и Адорно был тезис о том, что дорога к культурной гегемонии лежит через психологическую обработку, а не через философский диспут. Американских детей следует приучать в школе к мысли, что их родители - расисты, шовинисты и го-мофобы и что им необходима новая мораль. Сама Франкфуртская школа²⁰ остается почти неизвестной большинству американцев, однако ее идеи широко распространялись по педагогическим колледжам в 1940-х и 1950-х годах.
   Школа открыто заявляет: важно не то, какими знаниями дети овладеют, а то, усвоят ли они “правильное” отношение к жизни. Аллан Блум написал в “Помрачении американского сознания”, что американские выпускники школ - самые необразованные выпускники в мире: у них едва ли не самые низкие в мире оценки на экзаменах, зато обостренное отношение к общественным проблемам - например, к проблеме защиты окружающей среды. Эти слова лишний раз подтверждают, что идеи Франкфуртской школы привились на нашей почве. Родители считают современные школьные занятия пустой тратой времени и денег, но для франкфуртцев эти школы - “маяки культуры”, поскольку дети выходят откуда, не обремененные ненужными знаниями, зато обладающие “правильным” отношением к жизни. Поступив в колледж, эти дети получат дополнительную “ориентацию”, окончательно усвоят новые ценности, если можно так выразиться, сроднятся с ними.
   Насколько успешной оказалась культурная революция в искоренении прежних ценностей и насаждении новых? После Перл-Харбора множество молодых людей выстроились в очередях к призывным пунктам, причем рядом стояли студенты и сыновья фермеров. Однако после трагических событий во Всемирном торговом центре - прежде чем хотя бы один американский солдат вступил в бой, прежде чем по террористам была выпущена хоть одна ракета - в университетских кампусах начались антивоенные выступления.
   Впрочем, важность школ в обработке нового поколения достаточно быстро сошла на “нет” благодаря средствам массовой информации, прежде всего телевидению и кинематографу. Вот что пишет Уильям Линд, директор Центра культурного консерватизма при фонде “Свободный конгресс”:

   Рассуждая о смерти Запада, мы должны рассматривать Франкфуртскую школу как главного обвиняемого в этом преступлении. Пропагандистские нападки на традиционную семью со временем привели к фактическому отмиранию этого общественного института. Традиционные семьи сегодня в США составляют не более четверти от общего числа проживающих вместе людей. А освобождение женщин от традиционных ролей жены и хозяйки, освобождение, за которое ратовали уже в начальных классах школы, привело к деградации этих ролей, этих типов поведения в американском обществе.
   Миллионы западных женщин ныне разделяют враждебность феминисток по отношению к бракуй материнству. Миллионы приняли феминистскую теорию и не собираются ни выходить замуж, ни рожать детей. Следование маркузианскому “принципу удовольствия” и прочим идеалам сексуальной революции означает полное пренебрежение браком. Как показывают уровень разводов и уровень рождаемости, даже заключенные браки ныне менее стабильны и менее “плодородны”, нежели прежде. В вымирающих европейских нациях, даже в тех странах, где сильны католические традиции, , почти все женщины пользуются противозачаточными средствами. Контрацепция, стерилизация, аборт, эвтаназия - вот те четыре всадника, предвестники “апокалипсиса культуры”, против которых выступит Господь в I: канун Страшного суда. Пилюли и презервативы стали серпом и молотом культурной революции.
   В 1950-х годах Хрущев грозил похоронить Америку - однако мы выстояли и сами его похоронили. Но, если западный человек не найдет способа остановить падение уровня рождаемости, культурный марксизм преуспеет там, где потерпел неудачу марксизм советский. В отчете 1998 года о депопуляции Европы Папский совет семьи увязывает в единое целое культурный пессимизм и снижение рождаемости:

   * Читатель, если ищешь памятник, оглянись вокруг (лат.).- Прим. перев.

   За треть столетия, в течение которой контркультура стала доминирующей культурой, а доминирующая, по выражению Гертруды Химмельфарб, превратилась в “диссидентскую культуру”³⁰, Америка превратилась в идеологизированное государство, в “мягкую тиранию”, насаждающую принципы новой ортодоксии не через армию и полицию, а через инквизиторов от масс-культуры. Проявления этого мы наблюдаем в требовании обязательного прохождения “курса сочувствия” для военных, бизнесменов и государственных чиновников. Включите телевизор - и вы увидите, что революционные ценности подмяли под себя все прочее, что в стране правит бал политкорректность, что выступления против культурной революции расцениваются как “речи ненависти”, а неуважение к новым догмам есть признак душевной болезни. Несколько лет назад кто-то охарактеризовал американские университеты как “острова тоталитаризма в море свободы”. Сегодня говорить о море свободы просто смешно. Эмили Дикинсон³¹ сказала однажды - о своем времени и о нашем тоже:

Толпа не любит отклонений
Среди поступков или мнений
И тех безумцев не прощает,
Кто ей сомненьем докучает.*

    Политкорректность есть воплощение на практике принципов культурного марксизма; она карает ослушников, как когда-то инквизиция карала религиозных еретиков, и восхваляет еретиков социальных. Зачисляя юих противников в “ожесточенных сердцем” и даже душевнобольных”, пишет журналист Питер Хитченс в книге “Уничтожение Британии”, новый режим пользуется методами печально известного института имени Сербского в СССР: эксперты этого института объявляли советских диссидентов наподобие Натана Щаранского невменяемыми, что давало повод властям запирать неугодных в психиатрических лечебницах³². То, что •американцы называют безличным словом “политкорректность”, на самом деле, утверждает Хитченс, есть самая интолерантная система воззрений на Британских островах со времен Реформации”³³. То же верно и в отношении самих США.
   Всякий, кто осмеливается нарушать политкорректность, объявляется расистом. Всякий, кто полагает, что есть не женские профессии, например пилот военно-морской авиации, объявляется шовинистом. Если человек считает, что сегодняшний уровень иммиграции в США чересчур высок, его тут же клеймят как националиста или ксенофоба. В 1973 году Американскую психиатрическую ассоциацию обвинили в дискриминации сексуальных меньшинств, поскольку она внесла гомосексуализм в перечень заболеваний. А сегодня тому, кто станет утверждать подобное, грозит диагноз “гомофобия”.
   “Гомосексуальное влечение противоестественно”,- заявил папа Иоанн-Павел Второй, когда по Риму маршировали тысячи участников международного парада геев³⁴. “Церковь не может молчать, ибо как иначе нам отделить добро от зла?”³⁵ Это заявление главы Ватикана причисляет его и всех, кто прислушивается к его словам, к гомофобам. Клирик Пол Готтфрид называет подобные классификации “дегуманизацией общества”³⁶.
   Слова - это оружие, заметил Оруэлл. Традиционалистам еще только предстоит найти эффективные меры противодействия словам. Ведь когда оппонента называют расистом или фашистом, уже нет необходимости опровергать его доводы. Он сам оказывается в положении обвиняемого и должен защищаться. В суде действует презумпция невиновности, а в обществе, когда речь заходит о расизме, шовинизме или гомофобия, налицо презумпция виновности. Следует доказывать, что ты невиновен в предъявленных тебе обвинениях.
   Оруэлл так часто слышал слово “фашист”, что даже предположил: если Джонс называет Смита фашистом, он всего лишь хочет сказать: “Я ненавижу Смита”. Однако произнеси Джонс эту фразу вслух, его упрекнут в не свойственной настоящему христианину нетерпимости. А называя Смита фашистом, он уже не должен объяснять, за что ненавидит Смита, или пытаться превзойти последнего в споре; своими словами он заставляет Смита оправдываться в том, что тот не является тайным поклонником Адольфа Гитлера. Да, Хьюи Лонг был прав: фашизм придет в Америку под личиной антифашизма³⁷.

   Нельзя отрицать, что Лукач, Грамши, Адорно, Маркузе и Франкфуртская школа оказали огромное влияние на культурную и интеллектуальную историю Америки. В отличие от большевиков они не брали приступом Зимний дворец, не внедряли в общество свои идеи насилием и террором и не были гигантами мысли, наподобие Маркса, чтобы вызывать у простых людей чувство преклонения. Очень немногие американцы знают их по именам. Никто из них, даже Маркузе, не был ни апостолом Павлом, ни Лютером, ни кардиналом Уэсли. Бывшие марксисты, подвергшие ревизии учение Маркса, они оставались “плотью от плоти марксизма” и, находясь на Западе, рассуждали о том, каким образом следует организовать и совершить антизападную революцию. Их идеи восторжествовали. Американская элита, вряд ли представляющая себе, кто такие франкфуртцы, восприняла теории Франкфуртской школы на “ура”.
    Нынешние американцы и не подозревают, что эти ; идеи и теории были выпестованы в веймарской Германии или в Италии Муссолини и что за ними скрывается стремление подорвать нашу культуру и уничтожить нашу цивилизацию. И поневоле возникает вопрос: почему Америка 1960-х годов, будучи страной с богатым иудео-христианским наследием, историей, традициями, верованиями, приняла эту “тихую революцию”?
   Да, незначительная часть американской элиты, еще перед Великой Депрессии, а тем более - в те тяжелые годы, оказалась подверженной явлению, которое французский исследователь Жюльен Бенда окрестил “изменой интеллектуалов”³⁸. Они презирали капиталистическую и христианскую Америку, в которой жили. Но почему идеи этих “предателей” прижились в американской глубинке? Чем они привлекли детей Золотого поколения, победившего Гитлера? И чем привлекают молодежь до сих пор? Неужели Америка шестидесятых столь отчаянно нуждалась в новой вере, новом образе жизни? Неужели стропила старого дома окончательно сгнили? Была ли революция неизбежной? Или молодые, как и большинство их наставников, просто-напросто устали от прежней морали и искали ей замену, а потому вспрыгнули на подножку первого же из проходивших мимо поездов?
   Разумеется, Франкфуртская школа далеко не единственная мечтала о социальной революции и содействовала ее скорому совершению. В 1930-х годах многие интеллектуалы размышляли о том же и делали схожие выводы. Вот цитата из ежегодника Национальной ассоциации образования за 1937 год:

   На основании всего сказанного выше очень хочется задать вопрос глобального свойства: неужели гибель основанной на религии культуры становится неизбежной, едва общество достигает изобилия? Когда нация преодолевает тяготы детства, метания юности и мучения зрелости и начинает вести жизнь, полную неги и роскоши, неужели она неизбежно заражается “болезнью души”, которая ведет к декадансу, упадку и гибели? “Америка - единственная страна, перешагнувшая от варварства к упадку, минуя цивилизованность”,- обронил Оскар Уайльд⁴². Неужели этот парадокс соответствует истине?
   Жак Барзун предполагает, что поколение шестидесятых просто-напросто пошло по стопам поколения двадцатых. Эпоха секса, выпивки и джаза трансформировалась. в эпоху секса, наркотиков и рок-н-ролла. Упадок немного задержали “сторонние вмешательства” - Великая Депрессия, Мировая война и холодная война. Когда рубеж 1950-х годов был преодолен, новое поколение начало с того самого места, где остановилось поколение “ревущих двадцатых”, уничтоженное рыночным кризисом 1929 года.
    Однако, даже если гедонизм шестидесятых есть наследие гедонизма эпохи бутлегерства, нельзя не учитывать вот какой особенности: поколение двадцатых не питало ненависти к Америке. Немногочисленные писатели “потерянного поколения” покинули страну, однако в большинстве своем мятежники вовсе не были революционерами. В конце концов, именно они поддерживали республиканцев на пике партийного успеха, избирая Хардинга, Кулиджа и Гувера. Интеллектуалы шестидесятых разительно отличались от своих предшественников. Как писал Эрик Хоффер: “Нигде более не найти такой всепоглощающей ненависти к своей стране у образованных людей, как в Америке”⁴³.

   После падения советской империи журнал “Таймс” задался вопросом: а преуспеют ли теперь правые?⁴⁴ Журнал процитировал высказывание одного консервативного политика: “Признак нашей грандиозной победы - отсутствие каких бы то ни было побудительных причин оставаться консерватором”⁴⁵.
   “Ничто не могло быть дальше от истины,- возразил Джеймс Купер, редактор журнала “Эмерикен Артс Куо-терли”.- Главной побудительной причиной для консерваторов, да и для американцев в целом... было обстоятельство, о котором упомянул президент Рейган в своей прощальной речи... Это необходимость отвоевать у левых культуру...”⁴⁶
   Большинство консерваторов сражалось в битвах холодной войны, а сравнительно малочисленный отряд удерживал “второй фронт” - то есть вел культурную войну. Купер умолял консерваторов продолжать эту войну и вспоминал об утраченных территориях: